Царица Годейра вернулась сегодня в свой дворец поздно. Вчера грозовой дождь наделал много хлопот. Лето в этом году стояло погожее, и дождь с грозой оказался неожиданным. Всю прошлую ночь царица провела на участках, где рабыни убирали овощи, днем она посетила виноградники, заехала к рыбачкам на побережье и домой возвратилась лишь за полночь.
Около ворот конь остановился и заржал. Привратница распахнула створки, и Годейра, отпустив сопровождавшую ее свиту, въехала во двор. Она соскочила с коня, бросила поводья и вошла во дворец. Ее встретили служанки, помогли раздеться.
— Ужин принеси мне на верхнюю террасу — спать я буду там, — сказала она служанке и поднялась по каменной лестнице вверх. Верхняя терраса расположена на крыше дворца и огорожена высокой решеткой. Она так густо оплетена виноградными побегами, что непроницаема для зноя и ветра.
Царица, когда ей хочется одиночества, ночует здесь.
У окна, проделанного в решетке, стоит столик, рядом с ним кробатос — ложе из черного дуба, инкрустированного блестящими бронзовыми пластинками. У изголовья кробатоса — светильник на треноге, около столика таз для умывания.
Вошли три служанки: одна поставила на столик ужин, вторая налила в светильник оливкового масла и зажгла его, третья принесла кувшин с водой и полотенце.
Сполоснув руки, Годейра отослала служанок, прилегла. Отломив корочку хлеба, она макнула его в вино, разжевала. Потом взяла кусок рыбы и стала есть. Голод, который она испытывала по пути домой, исчез. Рыба казалась невкусной, сыр пересоленным, и она отложила еду в сторону.
Поднявшись с ложа, подошла к окну, распахнула створки. Внизу перед нею раскинулся город. Кое-где светились огоньки. На холме, по ту сторону агоры — главной городской площади, высился храм. За храмом подковой опоясали его подножье жилища жриц. Вокруг агоры приземистые каменные помещения суда, гимнасия и торговые ряды.
Ниже все подножие холма застроено домами воительниц. Там живут наездницы — краса и гордость Фермоскиры. Их жилища построены из пиленого камня, многие из мрамора. У каждого дома конюшня, двор, помещение для служанок и рабынь. Эту часть города, утопающую в садах, зовут золотым ожерельем Фермоскиры.
Далее по равнине дома беднее: ломаные улочки тесны и грязны. Здесь живут гоплитки — пешие воительницы, стражи города и порядка.
Еще дадьше, до самого берега Фермодонта, раскиданы бедные лачуги рабынь. Рабыни обрабатывают поля и сады басилейи, строят дома, прядут пряжу, ткут полотна и делают всю тяжелую и черную работу. Жизнь рабыни унизительна и трудна — ее не считают за человека. Она просто тело — одушевленный рабочий инструмент. Амазонки так и говорят: «У меня на виноградниках работает сотня тел, трех нерадивых я убила». Или: «Что мне делать с каменоломнями — они требуют прорву тел. Рабыни мрут как мухи». Есть одна надежда в безотрадной жизни рабыни — стать метекой. За верность и безропотность ее могут сделать вольноотпущенной. Она будет пасти стада, ловить рыбу, а если судьба улыбнется ей, то станет она служанкой у госпожи...
... Вдруг царица вздрогнула. Гулко простучали копыта по мостовой, и через минуту на террасу поднялась служанка.
— Приехала Лота, и она просит впустить ее.
— Веди.
Лота вышла на террасу, вскинула руку в знак приветствия.
— Что?нибудь случилось? Почему ты одета по-дорожному?
— Я ездила искать тебя. Мы где?то разминулись.
— Садись, говори.
— Весь город возбужден, царица. В козлятник подкинули ребенка.
— О, боги! Летом — ребенка! Где он мог родиться?
— В том-то и дело.
— Может, рабыня?
— Девочке больше месяца. Рабыня не может скрыть беременность, не может месяц держать около себя ребенка. Он из богатого дома.
— Значит, кто-то из воительниц преступил завет.
— Не это меня беспокоит, царица. Гелона всем говорит, что девочка — дар богов. Моя мать подарила Мелете куклу. Дочка прятала ее в кормушке. Потом решила показать Кадмее. Но на месте восковой девочки лежала живая.
— Что ж... Такое чудо под силу только богам.
— Подумай лучше, Великая. Боги не дарят детей ни с того ни с сего. Жрицы говорят, что ее следует назвать дочерью Ипполиты. И тогда...
— Она будет царицей Фермоскиры?
— Да, Великая. Ее воспитают в храме. Богорожденную могут назвать царицей когда угодно. И ты...
— Мне несдобровать тогда. Но что я могу поделать, если боги захотели этого?
— А ты уверена, что этого захотели боги? Может, они ни при чем?
— Не кощунствуй, Лота,
— Подумай, подруга. Если бы боги решили подарить городу девочку, они положили бы ее только в храме и нигде более.
— Ты думаешь, она рождена смертной женщиной? Но кем, же?
— Я не знаю кем, но кому?то выгодно заменить ею тебя или твою дочь...
— Этого хочет только одна женщина в Фермоскире.
— Атосса. И только ей выгодно из этого порождения греха сделать святую.
— Но она могла бы положить ее в храм.
— Это опасно. Около священного наоса, у алтаря, днем и ночью стоят в карауле две воительницы, в храме постоянно ходят жрицы. Только двое могут решиться на такое: та, кто родила девочку, и та, кому нужно сделать из нее святую. Если об этом узнает кто-то третий — тайное станет явным. Мы, женщины, не любим хранить тайны. И поэтому ребенка положили в козлятник. Кто?то знал, что девочки играют с куклой, и воспользовался этим.
— Что же делать?
— Если бы я знала — не пришла бы к тебе среди ночи.
Годейра снова подошла к окну и долго молча стояла около него.
— Рассуди, Лота: только Священной нужно убрать меня с трона — с этим я могу согласиться. Но где она могла взять ребенка?
— А может, это ее дочь?
— Не святотатствуй, Лота. Атосса была больна и никуда не отлучалась из города. Ни одного мужчины не было в Фермоскире.
— Гелона?
— Нет, нет. Я весь этот год была рядом с ними. Я бы заметила.
— Антогора?
— Ты говоришь, девочка родилась месяц назад. Антогора не слезает с коня все лето. А более никому в таком деле Священная не доверится. Может быть, все наши подозрения, Лота, — великий грех и святотатство. Давай вверимся воле богов и не будем больше говорить об этом. Великая наездница может жестоко покарать нас, а если мы усомнимся в ее даре при всех, нас сомнут. Может, завтра выяснится, что это простая смертная. А сейчас надо спать. Летняя ночь коротка.
Но, проводив Лоту, царица не могла спать. Она позвала служанку, велела ей собираться:
— Мы едем в паннорий. И чтоб никто не знал об этом.
Охранницы паннория узнали ее и беспрепятственно провели к хозяйке. Лаэрта не удивилась, она знала, что царица не утерпит и приедет сюда. Правда, она не ждала ее ночью.
— Она здесь? — спросила царица после взаимных приветствий.
— У меня в доме. Так велела Священная.
— Я хочу взглянуть на нее.
— Священная строго наказала пока не показывать ее никому, но тебе... Я думаю, Великая не выдаст меня...
Девочка лежала на боевом щите, подвешенном к перекладине. Лаэрта поднесла светильник. Яркий свет разбудил девочку, она открыла глаза, но не заплакала, а улыбнулась. Протянула к царице ручки, зачмокала губами. Годейру поразила белизна ее кожи. Обычно дети у амазонок рождались светло-коричневыми, чаще всего они были черноглазы. Эта же будто светилась изнутри. Крупные глазенки смотрели на женщин приветливо, словно синь небес опрокинулась в них. Годейра взяла ребенка на руки.
— Дай рожок, — сказала она Лаэрте, и та поднесла ей козий рог, наполненный молоком. Девочка привычно схватила губенками узкий конец рожка и начала вытягивать из него молоко.
— Говорят, что она богоданная. Будто сама Священная сказала это?
— Мне она ничего не говорила. Велела держать у себя, кормить и все.
— Как ты думаешь сама?
— Ни одна смертная женщина Фермоскиры не осмелится нарушить завет. Девочка и в самом деле будто бы упала с неба. Ты и сама понимаешь, Великая, никому в нашем? городе не удалось бы скрыть беременность. Я не знаю, что и подумать. Говорят, завтра соберется Совет Шести, и затем Священная выйдет на агору. Весь город ждет.
В полдень собрался Священный Совет. Он считался хранителем заветов великой Ипполиты, в его руках была жизнь и смерть каждой амазонки. Годейру удивило одно: на Совет позвали и Лоту. Четверо пришли вовремя, не было только Атоссы и Гелоны. Все знали о причине сбора и вполголоса обсуждали событие, о котором так много судачат в городе. Наконец появилась Священная. Атосса шла тихо, ее поддерживала под руку Гелона. На верховной жрице коричневый священный пеплос с оранжевыми каймами, белый венец в золотистых оборках. Лицо Атоссы бледно, она опирается на посох. Усевшись на свое место, Атосса долго молчала. Совет ждал.
— Прежде чем говорить о главном, — Атосса искоса глянула на Лоту, — я хотела бы передать Совету просьбу царицы. Она снова требует отдать копье полемархи Лоте. Я думаю, что теперь можно это сделать. Воля богов на ее стороне, Лота заслуживает этого высокого звания. Может быть, кто?нибудь из вас, думает по-иному?
— Царица права, — сказала Лаэрта. — Ей одной управлять басилейей и наездницами трудно. Сколько лет она была и паномархой и полемархой.
— Достойнее Лоты не найти, — буркнула Антогора.
— Да будет так. Отныне ты полемарха, Лота, и твой голос равен нашим. — Атосса закрыла глаза. Все понимали, что ей после болезни говорить трудно, и ждали.
— Молчат боги... — тихо произнесла Священная. — Молчит воительница, молчат оракулы. Я и Гелона всю ночь стояли у святых алтарей и не получили никаких знаков свыше. Мы долго думали: кем рождена девочка? Смертная могла зачать ее только осенью. Но в это время во всей Фермоокире не было ни одного мужчины. Мало того, в ту пору ни одна амазонка не покидала нашего царства. Мы не ходили в походы. Да если бы и ходили — ни одна дочь Фермоскиры не прикоснется к презренному мужскому телу, не омытому в Фермодонте и во внеурочное время. Таких грешниц у нас не было и, я надеюсь, не будет. Может быть, поэтому молчат боги. Они верят, что мы сами поймем, что девочка — их дар. Может быть, после боги скажут, чему он предназначен. Теперь говорите вы.
— Мы — Священный Совет, — сказала Годейра. — Нам нельзя ошибаться. И пока мы не узнаем... Боги не посылают на землю своих детей без причины...
— Отчего же? Разве царственная супруга Зевса не сбросила своего сына с Олимпа на остров Лемнос? И разве знала причину богиня Амфитрита, воспитавшая Гефеста? И разве не он принял нашу прародительницу как свою родную дочь? Было бы большим кощунством отрицать это.
— Если боги решили дать нам дитя, они бы сказали об этом, — заметила Лота. — Но боги молчат, ты сама говорила.
— Боги все видят, все знают, дорогая Лота. Мы много грешим, и они, я думаю, хотят испытать нас. И если мы не поймем, не поверим в божественное происхождение ребенка — мы лишний раз докажем свою греховность. И нас ждет тогда кара.
— А что если девочку родила смертная? — упорствовала Лота. — И не просто женщина, а великая грешница. Потому что зачала она свое отродье в неурочное время. Что тогда? И не будет ли на нас греха еще больше?
— Ты посмотри на нее! — воскликнула Антогора. — Если бы она была греховной... Ее нельзя не полюбить. Я сама с радостью удочерила бы ее.
— Ну и удочеряй. Зачем впутывать в это дело богов?
— Ты молчи, Лота. Видно, у тебя у самой много грехов на душе, если ты восстаешь против святого рождения. Ты и твоя мать...
— Не надо браниться, Антогора, — перебила ее Гелона. — Только два помысла между нами: или ребенок рожден смертной, или это дар богов. Третьего не дано. Мы не можем доказать первое — значит, должны признать второе. Если она рождена в грехе, мы должны убить ее. Кто решится на это, хотела бы я знать? Ты, Лота?
— Нет, я не говорю этого.
— Тогда нужно оставить ее в живых, передать Лаэрте, пусть она воспитает ее достойной воительницей, пусть не будет ей никаких послаблений. И да свершится воля богов!
— Да свершится, — сказала Лаэрта. — Пусть она будет дочерью храма.
— Как мы назовем новорожденную? — спросила Атосса.
— Агнесса[7] будет ей имя, — сказала Гелона, и никто не возразил ей.
— Да будет так, — заключила Атосса. — Совет окончен.
Через час вся Фермоскира узнала: Агнессу удочерил святой храм. Никто не сомневался, что она — дар богов. И всем хотелось верить, что она — дочь богини Ипполиты.
Лота, выходя из храма, шепнула царице:
— Попомни мое слово: она принесет нам обеим много бед.
— Мудрость Священной безгранична, — сказала Гелона, когда они остались вдвоем с Атоссой. — Ты сегодня обезоружила царицу.
— Нельзя натягивать тетиву до бесконечности, она может порваться, — Атосса улыбнулась. — Царица могла бы сейчас испортить все дело.
— Только вот... теперь, когда Лота стала полемархой, нам будет очень трудно...
— Поживем — увидим. Ты нашла то, что я просила?
— Она здесь.
— Веди.
Спустя несколько минут Гелона ввела в зал женщину. Это была старая и измученная рабыня.
— Как тебя зовут, женщина?
— Рутула.
— Где ты родилась?
— Далеко. В селении Тай. Это... там... — старуха махнула рукой.
— Знаю. Ты хочешь поехать домой?
— Я больна... Мне не добраться до родных мест.
— Мы подлечим тебя, увезем в селение Тай.
— Что я должна сделать?
— Туда поедут наши наездницы. Ты поможешь им поговорить с таянцами. Нужно найти одного человека.
— Воля ваша. Мне бы хотелось умереть на родной земле.
— Ты еще поживешь там. Если будешь честной и верной. А пока отдыхай, набирайся сил. Иди.
— Стало быть, предстоит поход? — спросила Гелона, когда Рутулу увели.
— Да. И если он будет удачным, мы свалим и Лоту, и царицу.